Все, практически все,
стихи "взрослых циклов" написаны мной более пяти лет назад... Для меня это был самый тяжелый и в то же время самый прекрасный и волнующий период жизни, наполненный страстями, творчеством, поисками. Сейчас я со страхом и ностальгией оглядываюсь назад и задумываюсь, хотела ли бы я пройти через все это вновь, и не могу ответить однозначно...
Неразделенная любовь
Я ночевала в простывшей, пропахшей собакой квартире.
В комнате с видом на солнце, в нестиранном небе застывшем.
Спала, свернувшись, мишенью в заброшенном тире,
черным котенком на белой заснеженной крыше.
Тикает время и бьет по мозгам. Пусть недвижен
маятник. Стрелки остались стоять вне пространства.
...Двери, вздохнув, приоткрылись,
и вот уже пальцы мне лижет
пес, в чьих глазах безобидное нежное пьянство.
Музыка капает. Сердце прогнило от влаги слинявшей.
Мысли рябят на страницах забытых эмоций.
Взгляд со стены – я ему подмигну – он какой-то озябший.
Разве что лаской его не утешило солнце?
Смята постель. Не беда, застелю, только встану.
И не заметит хозяин, что комнату делит с ним кто-то.
Примем одну на двоих после ужина ванну,
вообразив, что ныряем в глубины подводного грота.
Я захлебнусь, только он, застонав, не проснется.
Буду лежать, разлагаясь, в его же кровати.
Сердцем учуяв, лишь на бок другой повернется,
утром, стирая носки, обратит взор к распятью...
Грусть моя нежная, грешная,
словно вдова безутешная:
в дымке обкуренных сумерек,
в запахе яблок разломанных,
в рамках страниц разлинованных,
многоголосая, снежная.
Холод твой, жар твой немилостив,
- сердце не радуешь, сном польстив,
краткой иллюзии сладостью.
Там я свободная, гордая
ветром летаю над городом,
изнемогая от слабости.
В окна смотрю одинокая,
жизни и людям далекая;
Меня зовут крики птиц,
стоны в ночи отдаленные,
волны в купальщиц влюбленные...
Кто-то. Песок. И я.
Мною владеешь, мной ведаешь
мыслям моим исповедуешь,
Грусть моя, страсть моя.
Мне изменишь с моей ревностью
и назовешь меня прелестью,
в ночь вслед за снами последуешь.
А за тобой Я.
Прощай, мой Бог,
прощай мне милый идол,
надеждой позолоченный чурбан,
изъденный цинизмом и обидой,
достоинства унизивший изъян.
Прощай, мой Брат.
Три раза - в лоб и щеки
я как сестра тебя перекрещу.
В последний раз сыграем в караокке
- и с песней в жизнь. Не бойся - отпущу.
Прощай, мой Друг.
Но перед тем упрямо
прижмусь к твоей груди своей щекой
склоненной головой. Но волей - только прямо.
Я сильная, меня не смять тоской.
Прощай, мой Принц.
Пускай на самокате,
в кармане брюк с гармошкой и мечтой
о Коломбине в узком черном платье,
...А лучше без. И, может быть, с фатой.
Прощай, мой Призрак,
мох болота судеб.
Ты мог бы быть подсолнухом в полях...
Но раз вас нет, увы, уже не будет,
как пуха нет на сгнивших тополях.
Прощай, мой Странник,
мой непревзойденный,
ничем не приукрашенный обман.
Мгновеньями в меня почти влюбленный,
чрезмерно придающий смысл словам.
Прощай, Родной.
Тебе храню я верность.
Зачем? Не знаю. Может быть... Но что ж.
Забудь, прости
разрывы, встречи, ревность,
растерянность, обиды,слезы, ложь...
Прощай, мой Милый.
Песни, строки, взгляды
прости, забудь. И я забуду, верь.
Хотя... Уроки забывать не надо.
Я просто за тобой закрою дверь.
Тихое влечение
- Эпаф промелькнул,
слышен слов течения
доверчивый гул.
Мох лица небритого
скользнул по щеке,
экран кино забытого
гудит вдалеке.
Припев
Теплых губ на лице ощущенье
напомнит о прошлом вновь.
Тонкий запах волос,
всплеск мелодий,
знакомых до слез...
Кто-то скажет, пожалуй:
"Мои дорогие, аминь, вы узнали любовь",
только глупости это.
Кто в выигрыше?
- вот в чем вопрос.
День за днем корячится,
ладонь протянув.
Подающий прячется,
в причинах уснув.
Взвился голос разума
- звонит аппарат.
...Нет. Мы люди разные.
Кадр назад.
Припев
Теплых губ на лице ощущенье
напомнит о прошлом вновь.
Тонкий запах волос,
всплеск мелодий,
знакомых до слез...
Кто-то скажет, пожалуй:
"Мои дорогие, аминь, вы узнали любовь",
только что-то не верится.
Кто и нас? - вот в чем вопрос.
Звон. "Алло?" Приподнятый
непонятный тон.
День в прогулку свернутый,
сжатая ладонь:
солнышко, застывшее
в янтаре. И вновь
чувствую - фальшивая
"желтая любовь".
Припев
Теплых губ на лице ощущенье
напомнит о прошлом вновь.
Тонкий запах волос,
всплеск мелодий,
знакомых до слез...
Кто-то скажет, пожалуй:
"Мои дорогие, увы, умирает любовь".
Только вот что приходит:
Была ли она? - вот вопрос.
Некрасивый безусый худой Дон Кихот
вместо палицы скрипкой играл в переходах.
И улыбку срывал, словно скомканный, рот
с моих губ, исступленно молчавших при «родах».
И опять влюблена я в ваш нежный вокал,
незабвенная Леди его вдохновенья.
Он ваш стан, ваши бедра как будто ласкал,
с несомненной любовью, с сомнительной ленью.
Дон Гуан уступил вам, мой рыцарь, свой пост,
не успев обратиться в реальность их тени,
и опять между нами тот призрачный мост,
где ночами пугают людьми приведений.
Наши сны… Мой скрипач! Только ты, только в них
мне откроешь символику старых традиций.
Нас должны бы когда-то оставить одних.
И тогда, может быть, все опять повторится.
Пьяный ветер фаллический культ возродит
и застонет от вида нагого сознанья…
А пока «онанистам» сам Бог не велит
делать миру подобного рода признанья.
И понятна мне горечь зашторенных фраз,
все о ней – Коломбине, распроданной в толках.
Плеть достань, Санчо, друг! Пошинкуй еще раз
свой прославленный зад. Во спасенье «ребенка».
Плачет маленький, брошенный. Старческий рот
исказился от крика. Девчоночка. Надька.
- Плачешь что? Мамки нет? – ей конфетку сует
тетя Вера, сама в перештопанном платье.
- Что тут, Верка? – склонилась над нею Любовь.
Слово «Женщина», что оно в сущности значит?
- Ой, ребеночек! – тут же разгладилась бровь,
и сопрано смягчилось. – Девчушка! И плачет…
На коленки вскочила в ажурных чулках
- воплощенье соблазна с обложки рекламы.
Как Мадонна с младенцем в красивых руках
над притихшей Надеждой склонилась путана…
…Мальчик камушком бросил в месье Лужина.
Яркой бабочкой вспыхнув на шахматном поле.
Тучный Гений! Сама в чьем-то лике Она
Вам явилась, вдруг вняв в вас запущенной боли.
Но не приняли, нет. Было поздно, мне жаль.
Вы завязли в болоте безвыигрышной ставки.
И от бабочки крылья, как легкая шаль,
задрожав на мгновение, съежились в тряпки.
…Вдруг раздался гудок над притихшим мирком.
- Дорогая, вы нас променяли на ясли?
И сверкая глазами, ответив смешком,
Вы ушли, переливы сопрано погасли.
Милый Мартин, увы, не дождался меня,
Скрылся в безднах от фальши театра воззрений.
Еще раз доказав – жить должно лишь любя.
Без нее даже солнце становится тенью.
В трубке гудок, за ним ещё и ещё.
Сердце бьётся в испуге в участившемся ритме.
Мысль, как странник, опутанный плащом
Неизвестности, пусть тоской пропитанной.
Тебя нет? Ну что ж. Может это и к лучшему.
Пусть уймется дрожь в коленках подогнутых.
Ты, наверно, вниманье моё не поймешь...
Может это и к лучшему. Ведь молчание – золото?
Но нет. Голос вынырнул из молчания.
Ты меня узнал, но ещё сомневаешься.
Да, я знаю, – звонка от меня не ждал,
Потому в смущении извиняешься.
...Окунаясь в зеркала гладь
Восторг питаю и отвращение.
Мне приятно с ума не сходить – слетать,
Мне приятно прощать, не просить прощения.
И сейчас, с тобою болтая, летаю.
В голове пьяный шум, весёлая тоска...
Ты мне в жизнь не нужен, – о тебе мечтаю.
Для меня каждый миг – пистолет у виска.
...Я ласкаю трубку сухими губами,
Зарываюсь носом в твою причёску,
Но всё теми же сухими словами
Выражаю мысли непонятно плоско.
Я готова плакать и тут же смеяться,
Я готова выть и в молчанье сдохнуть.
Хоть об стенку биться, по полу кататься,
Но не дам сознанью на нуле заглохнуть.
...Канули в бокале с тёплым шампанским
Последние капли слов и рассудка.
Говорят, что любовь, настроение, сна краски
Напрямую зависят от кормёжки желудка.
Становлюсь немыслимо, дерзко сладкой,
Обволакиваю языком язык...
Не пугайся – это еще не припадки,
Это просто пьяный надрывный крик.
Нет ответа. Не знаю. Нет сил и нет слов.
Нем язык, только губы разомкнуты в крике.
Я как-будто сейчас поняла, что любовь,
Что в болоте нетленного золота блики.
Безнадёжны заблудшие души бродяг –
В них нет цельности, цели и воли признаться
Пред самими собой, что к сокровищам шаг
Лишь еще один способ живым разлагаться.
Шанса нет отчерпнуть из болотных ларцов
И у тех, кто безудержен слепо в стремленьях.
В лучшем случае, выйдут, испачкав лицо,
В худшем... Видишь? Меж топей.
Там властвуют тени.
Эти блики... Они призывают, манят
Одиноких, неопытных, слишком наивных,
Тех, кто жаден к вниманью, в ком страсти горят,
Кто влачит цепку дней, утомительно длинных.
Как Нарцисс, что часами влюблённо смотрел
В гладь ручья, в отраженье своём же сгорая,
Так и эти несчастные. Что там! И я.
Злом святым каждый день, чуть ожив, умираю.
Напомнит о былом лишь след,
Оставленный солёной влагой,
Когда, склонившись над бумагой,
Я Вам писала этот бред...
Ангельский голос слился с мелодией
И, заполняя пространство души,
Зябко колеблется в ноющем холоде
Комнаты детской.
Бурчанье машин,
Скрип половиц, стон метели тоскующей,
Звуки дыхания спящей сестры,
Нет, не мешают, а только волнующе
Напоминают – ты всё еще жив.
Слабость еще увлекает сознание
В мир несчастливый несбыточных грёз.
В мир, где я вам написала признание,
Где захлебнулась от собственных слёз.
Белый осадок в стакане невымытом,
Слабая дрожь побледневшей руки
Напоминают о чувстве испытанном,
Болью наполненном, горькой тоски.
Ради чего?! Ради сцены комической?
Но ведь никто не узнает о том,
Что в этот вечер, под плач истерический
Чувства остались в стакане пустом.
Глупо? О, да. Только Вами болела я.
А от болезней известен рецепт...
Я вас любила любовью несмелою,
А осмелела... И вот – любви нет.
Плачет метель за окном колыбельную,
Слышен приглушенный звон бубенцов.
Не обмануло предчувствие верное,
Как подтверждение – ветер в лицо.
Новое время пришло, время праздника.
Горькая дума с прошедшим уйдёт.
Если увижу на улице всадника,
Знаю, не думая, – сам Новый гол.
Я попрошу его... Нет, не забвения.
Новой любви, новых чувств, новых слёз,
Счастья общения и вдохновения,
Чтобы меня принимали всерьёз.
Пусть об этом шепчут пальцы.
Пусть кричит об этом сердце,
Нет.
Мне в глазах твоих купаться,
Как тебе в моих согреться.
Бред.
Пусть нам снятся сны об этом,
Пусть мы тонем в ванной, сдавшись,
Что ж.
Мы не сблизимся при этом,
Не расплачемся, расставшись.
Ложь.
Пусть шумит дыханье наше,
Как весной, оттаяв море,
Пусть.
В одиночку жить и дальше
Будем в радости и в горе.
Грусть,
Грусть, как облако седое,
От смущенья вровень с солнцем.
Тай!
Я не верю, что пустое,
Круг когда-нибудь замкнётся,
Знай.
Ты придёшь и спросишь прямо,
Я тебе, съюлив, отвечу:
Нет!
Только я не так упряма,
Ну, а ты не так беспечен.
Бред...
– Ты расстроена?
– Да, очень.
– Пожелай спокойной ночи
И пожми мне руку.
– Пахнет розой,
Мне отсюда слышно...
Как-то глупо вышло все и пышно.
– Я кладу трубку.
– Психованная.
Это с детства.
Да нет,
Здесь ни тени кокетства.
– Это правда.
– Обиженная.
Еще до рождения.
Может, это предубеждение, но...
Нет, не буду, не надо.
– Влюблённая?
– Во сне, через ночь.
Днём – реальность гонящая прочь.
Это я.
– Любимая!
– Униженными мною.
В мечту их не беру с собою.
Как и тебя.
Но цепляюсь.
За тебя, за другого.
Как будто не будет больше такого
Шанса понять:
"Такая" зачем я?
В чём ключ влечения?
В чём моей жизни предназначение?
Меру где взять?
Приснится сон, и я весь день за тем,
Как после фильма, где в истоке – сказка,
Лечу, влюблённая в заманчивую тень,
В обрывках сна играющую маску.
Она изменчива: пятнадцать лет пацан,
В улыбке тает сердце, гаснет вечер...
Как странно – нет конкретного лица,
Как, впрочем, содержания у речи.
Пытаюсь вспомнить... Брось! Другой мотив:
Ему за тридцать, может, много старше.
В руках его иного нет пути,
Как нет вопроса: что же будет дальше?
Вот-вот сорвусь. И снова темень. Он.
Последний. Появился и остался.
Меня поймет, кто был не раз влюблён,
Но в тайне лишь к одной улыбке рвался.
